Социально-экономические условия жизни риддерских горнорабочих конца XIX века.

М. Швецова собрала обширный фактологический материал, верно отразила социально-экономические условия, в которых формировался тип Риддерского горнорабочего, столь поразивший ее и столь отличный от других групп населения, тесно примыкавших к Риддеру.
Какие же это были условия? Риддер не был местом официальной каторги, как, например Нерчинск, Акатуй и подобные печально знаменитые места. Но без преувеличения: не было в царской России групп населения, более бесправных и подвергавшихся столь чудовищной эксплуатации, нежели горно-заводские рабочие. Мы часто бездумно произносим: «каторга», «рабский каторжный труд»… когда же знакомишься с официальными документами тех лет, слова эти наполняются своим первозданным трагическим смыслом.
В 1786 году с открытием месторождения, получившего название «Риддерского», началось заселение края. Основу населения Риддера составили не беглые, не ссыльные, хотя и таких было достаточно, а «приписные». Сюда привозили крестьян с Алтая и прикрепляли, «приписывали» к руднику. До 1849 года «приписка» была пожизненной, причем работа была обязательной и для мальчиков с семи лет. Затем правительство, видимо, сочло этот акт недостаточно гуманным и в 1849 году мальчики стали работать на руднике…с восьми лет. Иначе как издевательским этот акт «милосердия» не назовешь!

Указ 1849 года ограничивал службу на рудниках до 35 лет, затем, выражаясь современным языком, подземный трудовой стаж был сокращен до 25 лет. Затем рабочий уходил на «заслуженный отдых». Но это право предоставляли только тем, кто отличался «беспорочным» поведением на работе и в семье. В условиях немыслимого, с точки зрения современника, труда, при мелочной опеке администрации, регламентирующей все стороны личной жизни горнорабочего, вплоть до интимной, редко кому удавалось «беспорочно» отработать 35-25 лет.
И. Иевлев, В. Клинк и другие краеведы писали в своих публикациях о так называемой организации труда на рудниках Алтая. Поучительно еще раз остановиться на этом. Рабочий день продолжался 12 часов, перерыва на обед не полагалось: обедали между делом, тут же, «в горе». Работа начиналась с пяти часов утра до пяти часов вечера, в следующую неделю – наоборот. Причем к четырем утра необходимо было поспеть на утреннюю перекличку.
«Зимой… бежишь по морозу на перекличку. Иной раз начальник долго не идет, одолеет сон — ты и свалишься тут же. А стали окликать, ты не отозвался – сейчас тебя с запиской к приставу, драть, значит», — вспоминал один из риддерских старожилов.
Взрослые кое-как приспосабливались, а ребятишкам было мучительно трудно. Нередко отчаявшаяся, мать не в силах добудиться малолетнего работника, зачастую – единственного кормильца, хватала его на руки и тащила через всё село, чтобы поспеть к перекличке. И горе тому парнишке, который не отозвался, всё еще сморенный сном.
После двух недель труда полагалась неделя отдыха. По замыслу администрации эту неделю рабочие должны были использовать и для ведения подсобного хозяйства. Однако характерное название недели – «гульная» — показывала, во что превращался отдых. Недели для хозяйства было явно недостаточно. Измученные непосильным трудом и могильным мраком тела и души требовали отдыха. Скопившееся напряжение выливалось в разгулы, поножовщину, драки. Ко всему этому прибавлялась ужасающая нищета, вызванная ничтожной платой: 49 копеек в месяц получали взрослые, 9 копеек – дети до 12 лет. И никуда нельзя было деться от «недремлющего ока» администрации. О тщательной регламентации жизни горно -заводских рабочих свидетельствует циркуляр начальника Алтайского горного округа Гернгросса, разосланный в горные которые незадолго до падения крепостного права. Объезжая вверенные владения, начальник «заметил» ужасающую бедность и «полное нравственное расстройство». И родился циркуляр – типичный образец полицейской «гуманности», призванный содействовать насаждению нравственного прогресса. По этому указу рабочие не имели права распоряжаться своим свободным временем самостоятельно, должны были назубок знать молитвы, исправно посещать церковь. И тот, кто «во зло» употреблял «свободу», подвергался «действенным» наказаниям. Каким  именно, циркуляр деликатно умалчивал.
Одной из форм протеста против произвола были побеги. «Не проходило недели, чтобы не сбежал кто», — рассказывали риддерцы М. Швецовой. Более ловкие и удачливые уходили на Бухтарму, в Китай, на родину. Большинство же скрывалось в окрестных лесах и сопках. Этим приходилось хуже: «погуляет недельку-другую, глядишь, и поймали». А ловили их по приезду начальства свои же братья-бергалы. Вызнает администрация, что беглецы на лошадях спускаются в село за припасами, «нарядит патрули беглецов ловить: по улицам протянут веревку. Лошадь об веревку споткнется, упадет — тут их и имали (устар. ловили)… И жалко своего брата, да начальство приказывает».
Пойманных ждали шпицрутены, причем с каждым побегом количество ударов возрастало, иногда до двух тысяч. Но побеги не прекращались, случалось, что бегали до восьми раз.
Наступил 1861 год. В один из февральских дней жителям приказали явиться к конторе. «Какая беда стряслась?» — недоумевали риддерцы. И долго пришлось объяснять обеспокоенным, мягко говоря, жителям, что царский манифест дарует им «волю». И началась «гульная» неделя! Однако праздник продолжался недолго. 
М. Швецова пишет: «Действительность заставила проснуться, и рабочий снова увидел перед собой ту же гору, в которую опять приходилось идти работать, чтобы было чем жить».

В этих условиях, к которым прибавлялись оторванность Риддера от мира, изолированность от других групп населения по религиозным причинам, и выработался устойчивый тип горнорабочего. Что же прежде всего поразило М. Швецову? Во-первых, «какая-то сумрачность характера риддерцев, отражающаяся даже на лицах, как будто на них навсегда залег отпечаток того мирка, среди которого риддерцам так долго, более столетия, приходилось работать.
Все еще крепко отдавались в селе отзвуки «гульных» недель: пьянство было единственным развлечением жителей, причем пили даже дети и девушки, редкая попойка обходилась без драк. Сумрачность, угрюмость нрава, которые отметила М. Швецова, наложили отпечаток на это убогое и страшное развлечение. Редко на улицах можно было увидеть поющих и пляшущих пьяненьких сельчан. Особого оживления не было и на молодежных игрищах «на полянке». Почти отсутствовали общие игры, хороводы. Тематика песен, как правило, очень печальная.» М. Швецова записала несколько песен, в том числе связанных со свадебными обрядами. Одна из них — образец местной риддерской поэзии, сюжет ее трагичен. Вот ее первый куплет: 
Зачем я друга полюбила,
Другу сердце отдала?
Из-за тебя, мой ангел милый, 
Лишилась матери, отца.
Грубость и суровость царила и в семьях риддерцев. М. Швецова замечает: «Я не хочу сказать, что в Риддерске нет ни одной семьи, между членами которой господствовали бы нормальные отношения… Таких семей в настоящее время в селении немало. Но не эти семьи составляют общий фон». М. Швецова правильно объясняет причины таких нормальных отношений, основанных на грубой силе одной стороны и рабском подчинении другой. «В течение нескольких поколений, проводя половину жизни под землей, не имея права распоряжаться собой самостоятельно, живя под постоянным страхом наказания, не будучи уверен, что завтра его не перевезут куда-нибудь за тридевять земель и придется… сызнова обзаводиться и семьей, и хозяйством – под давлением всего этого горнорабочий… становился угрюмым и суровым и начинал теснить и наказывать кого мог, прежде всего своих домашних, находившихся в полной зависимости от него».
Особенно проявлялся деспотизм главы семьи при заключении браков детей, как правило, без их согласия и вопреки воле.   Но к тому времени риддерская молодежь активно и пассивно протестовала против этого освещенного веками произвола. Так, незадолго до приезда М. Швецовой, повесился 17-летний парень, предпочивший смерть насильственной женитьбе. Все чаще девушки выходили замуж «убегом», «выкрадом». А одна девушка решилась на доселе неслыханное: во время венчания заявила, что не любит навязанного ей суженого. Венчание приостановили. В селе долго говорили об этом: старики с возмущением, молодежь с восхищением.
«Сумрачность», «суровость», «грубость» — эти слова постоянно варьируют в очерке М. Швецовой. Не будем пугаться этого далеко не мягкого человека, не будем стыдливо открещиваться от предков, вспомним мудрые слова Л. Фейербаха, процитированные Ф.Энгельсом: «Если у тебя от голода и по бедности нет питательных веществ в теле, то в голове твоей, в твоих чувствах и в твоем сердце нет пищи для морали».
На примере жизни современного Лениногорска еще раз убеждаешься: в основе нравственного прогресса лежит прогресс социальный.
Р. КУЗНЕЦОВА, директор филиала облгосархива

Источник: https://ok.ru/profile/572326653651